Геноцид русских крестьян коммунистами: Окончательное решение

Продолжение. Начало: Геноцид русских крестьян коммунистами: начало коллективизации

19 февраля 1933 г. именно тогда, когда голод становился чудовищным, Сталин объяснил всесоюзному съезду колхозников-ударников, что колхозы спасли не меньше 20 млн крестьян от когтей кулаков и от нищеты и разорения. Каждое семейство, обещал Сталин, получит по корове, как только кулаки будут уничтожены. Но заключительные слова Сталина: “Это – такое достижение, какого не знал еще мир и какого не достигало еще ни одно другое государство в мире” – звучат более убедительно, как бы к ним ни относиться – с иронией или без нее.

Через десять лет Сталин признался Черчиллю, что коллективизация стоила десяти миллионов жизней. Точнее он не мог бы сказать, так как ОГПУ только в первые месяцы регистрировало число смертей от голода и болезней; письменные данные имелись только по расстрелянным, арестованным или выселенным кулакам, по их смертности, побегам и повторным арестам. Кое-где в Поволжье, особенно там, где ситуация стала катастрофичной, загсы следили за количеством и причинами смертности. Иногда в деревнях и станицах добросовестные должностные лица и некоторые смелые крестьяне пытались регистрировать смерти. Сегодня статистик, пользуясь данными о возрасте и поле людей, которые испытали на себе этот ад, может только приблизительно подытожить потери. Расчет можно основать на разнице между численностью населения, предсказанной в 1926 г. и настоящей численностью по переписи 1937 г.: разница получается в двадцать миллионов. (Те статистики, которые указали в 1937 г. на эту разницу, были расстреляны.) Если мы учтем голод, насилие, смерть от холода и эпидемий, причиненных хаосом в деревне, число непредвиденных смертей с 1930 по 1933 г. которые надо отнести на счет коллективизации, не может быть меньше 7,2 млн и вполне может достичь 10,8 млн.

Те крестьяне, которые выжили, были порабощены на два поколения вперед. 27 декабря 1932 г. Советское государство начало выдавать всем гражданам, кроме крестьян, внутренние паспорта: крестьяне уже не имели права выезжать из колхозов. Для них это было возвращением гражданской войны, только без белогвардейцев или зеленых, которые могли бы их защищать.

Города в провинции тоже страдали: беженцы приносили с собой тифозные эпидемии. В 1932 г. миллион человек заболели тифом. Из-за отсутствия продуктов во многих городах продовольственные карточки уже не имели ценности. Рахит, цинга и дизентерия убивали детей: во многих областях больше половины детей умирало в первый год жизни.

Раскулаченные начинали умирать с того момента, когда их обирали и разоряли: в поездах, везших их на север и на восток, более 3% умерло от болезней и лишений. Несмотря на ежегодный рост числа спецпоселенцев, с 1932 по 1935 г. население этих “трудовых поселений” постоянно сокращалось. Из 1 518 524 выселенных кулаков в 1932 г. умерло почти 90 тыс. На следующий год положение ухудшилось: 150 тыс. т.е. 13% выселенных, умерло, и каждого четвертого беженца поймали. Только в 1934 г. годовая смертность упала ниже 10%. Условия в лагерях Ягоды были таковы, что лишь один из трех заключенных имел шанс дожить до конца десятилетнего срока. Не учитывая жертв Большого террора, мы можем сказать, что в 1930-х гг. более 2 млн людей выселили на трудовые поселения в ранее необитаемые земли Крайнего Севера и Сибири. После кулаков пришла очередь жителей пограничных зон и тех горожан, чье пребывание в городах считалось нежелательным. Из этих 2 млн более 400 тыс. погибли, включая 50 тыс. расстрелянных ОГПУ и НКВД; более 600 тыс. бежали на уральские или сибирские стройки или просто канули в неизвестность (каждый третий беженец был пойман). Так что к числу жертв Большого голода мы должны прибавить полмиллиона кулаков, умерших далеко за пределами родных областей.

Сталин получал исчерпывающие доклады от всех наркомов, от партийных комиссий и от ОГПУ. Все летние месяцы в 1930, 1931 и 1932 гг. он отдыхал на Черноморском побережье, контролируя через курьеров и телеграммы деятельность Кагановича и Молотова. В августе 1933 г. он опять поехал на юг на два месяца, на этот раз проехав по наиболее пораженным голодом районам на поезде, речном пароходе и автомобилях. Сталин увидел заброшенные деревни, а в них – жертв голода и тифа. Ворошилов писал Енукидзе: “Коба, как губка, все впитывал в себя и туг же, поразмыслив, намечал ряд решений”.

Члены Политбюро получали кипы отчаянных писем протеста: 18 июня 1932 г. двадцатилетний комсомолец с Украины Г. И. Ткаченко написал Станиславу Косиору, секретарю ЦК компартии Украины:

Вы представляете, что сейчас делается на Белоцерковщине, Умашшше, Киевщине и т.д. Огромные площади незасеянной земли… В колхозах, в которых было лошадей 100-150, сейчас только 40-50, да и те падают. Население страшно голодает… Десятки и сотни случаев, когда колхозники, выходя в поле, исчезают, а через несколько дней находят труп и так его без жалости, будто это вполне нормально, зарывают в яму и все, а на следующий день находят труп того, кто зарывал предыдущего, – мрут от голода….

Такие письма до того потрясли Косиора, что он задержал зерно, которое Москва требовала от его голодной республики. Это погубило его в глазах Сталина, который пока только понизил его статус и назначил его заместителем наркома тяжелой промышленности.

Сталин все знал, но был безжалостен. В ноябре 1932 г. он дал Кагановичу подробные инструкции о том, как усилить кампанию, – например, “о выселении из районов Кубани в двухдекадный срок двух тысяч кулацко-зажиточных семей, злостно срывающих сев”. В декабре Сталин и Молотов приказал Ягоде Евдокимову, армейскому командиру Яну Гамарнику и Борису Шеболдаеву (секретарю Нижневолжского крайкома) выселить из северокавказской станицы Полтавская, как наиболее контрреволюционной, всех жителей за исключением действительно преданных Советской власти и не замешанных в саботаже хлебозаготовок колхозников и единоличников и заселить эту станицу добросовестными колхозниками-красноармейцами, работающими в условиях малоземелья и на неудобных землях в других краях, передав им все земли и озимые посевы, строения, инвентарь и скот выселенных.

Шеболдаев (уроженец Парижа и сын врача) не щадил сил, чтобы выселить казаков, для чего он реквизировал железнодорожные депо. Единственная его жалоба в письме Кагановичу – о том, что умирающие от голода крестьяне нарочно скрывали запасы зерна и злостно морили голодом своих лошадей и коров.

Сталин пошел на кое-какие послабления для крестьян, чтобы они начали сев, но голодавшим зерна не дал. 16 сентября 1932 г. был издан один из самых жестоких советских законов, “закон о пяти колосках”. Чтобы раскулаченные не “расшатали” новых устоев, закон карал смертью или тюрьмой любого крестьянина, взявшего для себя даже горсточку зерна или несколько листьев капусты. Капитализм, говорил Сталин, победил феодализм тем, что он сделал частную собственность священной; социализм же возобладает над капитализмом, сделав “неприкосновенной” общественную собственность. По этой статье закона к концу 1932 г. 6 тыс. человек были расстреляны, а десятки тысяч – лишены свободы.

По приказу Сталина Менжинский сосредоточился на доставке зерна из голодающих районов. ОГПУ делало все от него зависящее, чтобы доставить зерно в порты или, если не было хранилищ и транспорта, чтобы крестьяне не посягали на зерно, гниющее под дождем. Менжинский играл такую роль в событиях начала 1930-х гг. что его надо считать непосредственно ответственным за вызванную голодом смертность, – на его совести, таким образом, больше смертей, чем у Дзержинского, Ягоды, Ежова или Берии. В отличие от Менжинского, Ягода не всегда проявлял стойкость в кровавых делах: он был, видимо, потрясен чудовищными достижениями ОГПУ и Сталина. 26 октября 1931 г. в докладной записке Рудзутаку, тогдашнему наркому Рабинспекции,

Ягода отмечал:

Заболеваемость и смертность спецпереселенцев велика… Месячная смертность равна 1,3% к населению за месяц в Северном Казахстане и 0,8% в Нарымском крае. В числе умерших особенно много детей младших групп. Так, в возрасте до 3-х лет умирает в месяц 8-12% этой группы, а в Магнитогорске – еще более, до 15% в месяц. Следует отметить, что в основном большая смертность зависит не от эпидемических заболеваний, а от жилищного и бытового неустройства, причем детская смертность повышается в связи с отсутствием необходимого питания.

С Северного Кавказа Менжинский и Ягода получали статистику смертности от голода и эпидемий и статистику каннибализма и употребления в пищу трупов людей. В марте 1933 г. они получили такое донесение:

… Гражданка Герасименко употребила в пищу труп своей умершей сестры. На допросе Герасименко заявила, что на протяжении месяца она питалась различными отбросами, не имея даже овощей, и что употребление в пишу человеческого трупа было вызвано голодом… Гражданин Дорошенко, оставшись после смерти отца и матери с малолетними сестрами и братьями, питался мясом умерших от голода братьев и сестер… На кладбище обнаружено до 30 трупов, выброшенных за ночь, часть трупов изгрызена собаками. Труп колхозника Резника был перерезан пополам, без ног, там же обнаружено несколько гробов, из которых трупы исчезли.

В 3-й бригаде жена осужденного Сергиенко таскает с кладбища трупы детей и употребляет в пищу. Обыском квартиры и допросом детей Сергиенко установлено, что с кладбища взято несколько трупов для питания. На квартире обнаружен труп девочки с отрезанными ногами И найдено вареное мясо“.

Как ни удивительно, подчиненные Менжинского и Ягоды Георгий Молчанов, организатор террора на Северном Кавказе и в то время глава секретно-политического отдела ОГПУ, и Георгий Люшков, заместитель Молчанова, впоследствии бежавший в Японию, – решили людоедов не наказывать, а вместо того выслать на место катастрофы еду, лекарства и врачей. На Украине тоже происходили случаи людоедства, и так как Уголовный кодекс не предусматривал этого преступления, ОГПУ расстреливало людоедов на месте.

В других местностях Молчанов и Люшков обнаружили, что умирали даже трудоспособные колхозники:

16 марта умерли от голода колхозник Тригуб активист, имеет 175 трудодней. Он неоднократно обращался в правление колхоза за выдачей продовольствия, но помощи не получил. По этой же причине умер конюх Щербина имеет 185 трудодней и плотник Вольвач активист колхоза.

Озверели не только гэпэушники. Крестьяне начали убивать друг друга. Летом 1933 г. офицер ОГПУ докладывал с Северного Кавказа:

В ст. Малороссийской был пойман на огороде мальчик, который тут же был колхозниками убит. […] В ст. Ивановской Славянского района полевод колхоза с пятью колхозниками, в числе которых было 2 сына кулаков, задержали рабочего рисосовхоза, которого подвергли истязаниям, отрезали левое ухо; заложив пальцы в дверь, переломали суставы, а затем живым сбросили в колодец. Спустя некоторое время вытащили его еле живым, бросив в другой колодец, засыпав землей. В ст. Петровской Славянского района объездчик коммуны им. Сталина, задержав на охраняемом им колхозном массиве неизвестную женщину за кражу колосьев, завел ее в балаган, сделанный из соломы, и, привязав к столбу, сжег вместе с балаганом. Труп сгоревшей зарыл на месте пожара.

Советский интеллигент должен был ослепнуть и оглохнуть, чтобы не знать об этих ужасах: мало кто даже намекал на них, хотя бы устно. Осип Мандельштам, свободный от цензуры, так как его перестали печатать, в 1933 г. посвятил голоду короткое стихотворение:

Природа своего не узнает лица,

И тени страшные Украины и Кубани…

На войлочной земле голодные крестьяне

Калитку стерегут, не трогая кольца.

Николай Клюев в своем видении “Погорельщина” пророчествовал:

Чирикал воробьями день,

Когда, как по грибной дозор,

Малютку кликнули на двор.

За кус говядины с печёнкой

Сосед освежевал мальчонка

И серой солью посолил

Вдоль птичьих ребрышек и жил.

Старуха же с бревна под балкой

Замыла кровушку мочалкой.

Опосле, как лиса в капкане,

Излилась лаем на чулане.

И страшен был старуший лай,

Похожий то на баю-бай,

То на сорочье стрекотанье.

Ополночь бабкино страданье

Взошло над бедною избой

Васяткиною головой.

Стеклися мужики и бабы:

«Да, те ж вихры, и носик рябый!»

И вдруг, за гиблую вину,

Громада взвыла на луну.

Завыл Парфён, худой Егорка,

Им на обглоданных задворках

Откликнулся матёрый волк…

Больше всего Сталин был озабочен тем, чтобы ничего не узнала иностранная пресса. В феврале 1933 г. он гневно вопрошал:

Молотов, Каганович! Не, знаете ли, кто разрешил американским корреспондентам в Москве поехать на Кубань? Они состряпали гнусность о положении на Кубани… Надо положить этому конец и воспретить этим господам разъезжать по СССР. Шпионов и так много в СССР.

Лишь немногие иностранные корреспонденты увидели голод собственными глазами; из них не все верили своим глазам, а западные читатели их корреспонденциям не доверяли: зачем уничтожать собственное крестьянство?

Сталин обратил внимание только на одного несогласного, тогда еще молодого Михаила Шолохова. Любые другие увещевания приводили его в ярость, но на смелые заявления Шолохова Сталин отвечал с кажущимся терпением; Шолохов описывал те ужасы, которые он сам видел в своей станице Вешенская: разоренных колхозников, у которых отобрали зерно, одежду и даже жилище; выселенцев, выгнанных на мороз; кричащих детей; женщину с грудным ребенком, тщетно молившую о приюте, пока они оба не замерзли. Он рисовал ужасы – как избивали массы крестьян, пытали в ледяных погребах или на раскаленных железных скамьях, запугивали холостыми выстрелами, раздевали женщину догола в открытой степи:

Помните ли Вы, Иосиф Виссарионович, очерк Короленко “В успокоенной деревне”? Так вот этакое “исчезание” было проделано не над тремя заподозренными в краже у кулака крестьянами, а над десятками тысяч колхозников.

Шолохов намекнул, что если не получит ответа, то использует этот материал в своем следующем романе “Поднятая целина”. Сталин поблагодарил Шолохова и послал разобраться на месте Матвея Шкирятова из Рабоче-крестьянской инспекции. Паре гэпэушников-палачей дали по короткому сроку в тюрьме. Сталин написал Шолохову:

Ваши письма производят несколько однобокое впечатление (…) надо уметь видеть и другую сторону (…) уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили “итальянку” (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную армию без хлеба.

Пострадала от советской коллективизации и республика, не входившая в СССР: Монгольская Народная Республика, которой управлял будущий маршал Чойбалсан, сталинская марионетка, пьяница и психопат, которого ничуть не беспокоило, что ОГПУ перебило все его Политбюро. Монголия была не только нейтральной полосой, отделявшей СССР от японской Маньчжурии, – она являлась лабораторией или полигоном, где испытывали кампании Сталина против религии и против кулачества. Буддийские ламы, составлявшие почти треть мужского населения Монголии, были уничтожены; скотоводы были лишены своих стад. Весной 1932 г. видя, что геноцид продолжается, монгольский народ восстал, и Сталин на время отступил. Вскоре он назначил новое правительство, объявил вождей повстанцев японскими агентами, но обещал амнистию сдавшимся повстанцам и целые поезда с продуктами. Советские самолеты, перекрашенные в монгольские цвета, покончили с остатками повстанцев.

В СССР тоже случались бунты. 10 апреля 1932 г. в городе Вичуга многотысячная толпа подожгла участок милиции и заняла главный штаб партии и ОГПУ, причинив тяжелые увечья 15 милиционерам. Для организации расправы в Вичугу ездил сам Каганович. Чтобы помочь ОГПУ и милиции, новые МТС (моторно-тракторные станции) превратили в полицейские участки. Вместе с гэпэушниками “чекисты” из МТС арестовывали кулаков, “вредителей” и “диверсантов”. Но даже тогда, когда в МТС имелись новые тракторы, которыми колхозники должны были заменить мертвых пахарей и лошадей, у колхоза не было денег на покупку или аренду. Сталин писал Кагановичу: “Считаю недопустимым тот факт, что государство тратит сотни миллионов на организацию МТС для обслуживания колхозов, а оно все еще не знает, сколько же платит ему крестьянство за услуги МТС”.

На Украине Сталина волновало не исчезновение миллионов подвластных ему людей, а колебания местных вождей, которые роптали на то, что планы хлебозаготовки “нереальны”. “На что это похоже? Это не партия, а парламент, карикатура на парламент”, – жаловался он Кагановичу. Станиславу Реденсу (его свояку) “не по плечу руководить борьбой с контрреволюцией в такой большой и своеобразной республике, как Украина”. Сталин будто бы боялся, что Польша объявит войну:

Имейте в виду, что Пилсудский не дремлет, и его агентура в Украине во много раз сильнее, чем думает Реденс или Косиор. Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тысяч членов, хе-хе) обретается не мало (да, не мало!) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец – прямых агентов Пилсудского.

Сталин приказал Менжинскому убрать Станислава Реденса и послать на Украину самого что ни на есть свирепого гэпэушника, Балицкого, чтобы тот превратил республику в “настоящую крепость”.

К 1934 г. основная бойня завершилась; в результате некоторых послаблений удалось собрать урожай, чтобы кое-как прокормить колхозников и горожан. Таким образом, Сталин, тайная полиция, партия, армия и городские рабочие выиграли войну против крестьян. Даже те, кто ужасался злодеяниям, пытались сделать вид, что ничего не происходит. Шолохов придумал хеппи-энд для “Поднятой целины”. Горький, другие прозаики, кинематографисты по всему Советскому Союзу воспевали деревню, наконец кормящую, как того и требовалось, промышленность и дающую рабочим нужные калории, чтобы построить рай на земле. Почти единственным исключением в этом хоре панегиристов оказался Николай Заболоцкий. Гоголевская ирония его “Торжества земледелия” по крайней мере на четыре года ввела цензора в заблуждение:

Кругом природа погибает,

Мир качается, убог,

Цветы, плача, умирают,

Сметены ударом ног.

Иной, почувствовав ушиб,

Закроет глазка и приляжет,

А на спине моей мужик,

Как страшный Бог,

Руками и ногами машет.

Когда же, в стойло заключен,

Стою, устал и удручен,

Сознанья бледное окно

Мне открывается давно.

И вот, от боли раскорячен,

Я слышу: воют небеса.

То зверь трепещет, предназначен

Вращать систему колеса.

Молю, откройте, откройте, друзья,

Ужели все люди над нами князья?»

После коллективизации и палачи, и выжившие жертвы до такой степени потеряли человеческое подобие, что в СССР, казалось бы, цивилизованное общество перестало существовать. Эта смесь жестокости и пассивности позволила Сталину и его палачам перейти к новой свирепой кампании в партии и среди городского населения.

Профессор Лондонского университета Дональд Рейдфилд, глава из книги «Сталин и его подручные» в редакции РС.